Никто не знает, как же мне хуево

Хай, гайз
Мне очень хуево
Как бы мне ни не хотелось признавать, но наполовину хуево от похорон.
То есть, дед мало значил для меня, точнее, я не помнил его адекватным. Поэтому среди рыдающих женщин я стоял камнем и не понимал, что делать.
С каждым годом, с каждыми похоронами я леденею. Промерзаю, застывая холодной непробиваемой льдиной, и кристаллизация поражением растекается по моему телу.
Раздраженно вел сестру в поликлинику, оттуда до бабушки. Все были нервные, и Машино непослушание и неуместные заявления особенно бесили.
У храма я на секунду зашел в ритуальный автобус и взглянул, но ничего не увидел. А вот у ворот стояла небольшая, но толпа всяких пожилых мужчин и женщин. Кто-то узнавал меня, а я не понимал, кто это, поэтому просто кивал. Бабушка уже плакала, и я просто обнимал ее за плечо.
В храме я дважды ронял файл с договором для похоронного агентства, пока не всучил его маме. Отпевание шло долго, около сорока пяти минут. Среди толпы был и человек в форме корреспондента "Вестей". Я стоял, практически ощущая собственную монолитность, будто я был не менее сер и холоден, чем труп. Это были первые похороны для Маруси, поэтому иногда я приобнимал ее за плечо. Чужое горе не влезало ни в сердце, ни в разум. Я был подавлен похоронами, но в то время собственное отчаяние поразило уже все мои нервные окончания.
Пришел и отец. И только когда я обнял его, и он прижал мою голову к своей груди, горло дрогнуло, отдавшись щипанием в глазах. Как будто это компенсировало то, что я стоял такой каменной княжной и не мог толком посочувствовать, разве что подставляя плечо бабушке.
Дед не был похож на себя. И, тем более, на траурное фото в бабушкиной квартире. Из-за отсутствия зубов губ как будто тоже не было, и это была странная полуулыбка завернувшихся внутрь губ. Я помнил, что летом на похоронах тети, когда я потрогал ее лицо, не было этого мертвецкого холода. А сейчас был. Он не обжег меня и не испугал, мне было несколько интересно, и я будто подтвердил нечто. Но поцеловать не смог.
На выходе отец обнял бабушку. Это тронуло всех.
Мы с мамой и двумя какими-то родственницами поехали домой готовить и накрывать, а Маша с бабушкой поехала в крематорий. Сестре было холодно, и я отвел ее в автобус. Она села в ноги гроба. Я сказал ей, чтобы она не боялась, и поцеловал.
Квартиру мы обнаружили в дыму. Испугались, что горела курица, но оказалось, что майонез вытек и горел. В срочном порядке накрывали стол.
Когда все пришли, сидели в молчании, пока заканчивали готовку, и я попросил посмотреть старый фотик деда у его первой дочери. Среди гостей был парниша в толстовке, правда, как мне сказала бабушка, ему лет двадцать семь было, промахнулся на десяточку, хех, а я-то уж решил, что могу обрести приятеля на вечер.
Сначала мы в основном молчали, потом родственники начали рассказывать всякие кулстори, там еще была тетка из редакции, о которой я слышал много негатива от бабули и мамы, и они тихим голосом рассказывала в ненужных подробностях стори. Через какое-то время гости благополучно рассосались, я засел играть в оттенки. И дальше были несколько часов головной боли.
Вскоре меня послали мыть посуду, и я послушно мыл, напевая, и затихая каждый раз, когда на кухне показывались люди. Правда, в конце концов я повернулся в одну сторону, чтобы глянуть, не пришел ли там кто, а Юра (дядя) оказался с другой, и я испугался хд А потом ел конфеты, лежал и просто страдал, потому что устал дико.
Дальше мы поперлись домой и очутились там только в шесть. Десять часов околопохоронной суеты. Я сдохнуть был готов. И все еще готов.
Потому что вторая половина отчаяния порождена проблемами с Джоном. И это ооооооооооооооооооооооооооооооочень херово.
Но об этом позже.