Буквы, точки и вопросительные знаки

Детство сохранило много странных воспоминаний. Зачастую, вспоминая о них, мне не передать их эмоциональную окраску. Были постоянные болезни; было много мороженого "рожок" с шоколадом съедено; Солнце палило, и меня часто ругали родители за последствия от долгого пребывания под ним; доставали соседские ребята, потешавшиеся пинками; странные и малозначительные "друзья" (в основном воображаемые) молчали в ответ; крыжовник бабушкиного огорода; много поездок на железной дороге и, конечно же, детская мечта.

Мои родители мне рассказывали, что я хотел стать машинистом и что, когда мне будет двадцать, я сделаю себе троллейбус, проведу провода, чтоб он цеплялся и держался и буду ездить на нём по городам и катать прохожих. Ну... или вообще придумать себе автобус, чтоб прям воздухом питался и управлялся как троллейбус, а то задолбало маме объяснять, откуда у меня столько проводов будет!

А ищо у меня в шкафу будет фальшпанель, за которой лифт отвезёт меня в глубокие подземелья, где проложена железная дорога и стоят мои любимые поезда, а я на них смогу кататься когда захочу.

А ищо, меня будет двое. Вот красота, стою такой на крыше поезда и ору "осторожна, двери закрываюца!", а другой я ведёт поезд. Причём вижу я одновременно и тем и другим! Почти прям как клоны в Наруто.

Причём всё это в двадцать лет! Вот, обязательно именно в двадцать! Боже, иди уже, жуй крыжовник, дитё...

(Садится.)

Я веду записи с шестнадцати лет (на самом деле, в пятнадцать, но я их сжёг перед неудачной попыткой повеселиться с высотой). Однажды, я поклялся никогда не смотреть их и никому не давать их смотреть. Так и получилось... до прошлой недели. Я открыл узкую, полным исписанную и исчёрканную тетрадь и начал читать. Ни одна книга мне не была интересней моей собственной.

(Тяжелый и продолжительный вздох.)

Вина... вина на мне, что я прочитал её рано, вина на мне и на моих не изменившихся детских изречениях. Они так по-детски милы, так наивны, так несущественны, но так скорбны, так печальны, так глупы. Тысячи слов, повторяющихся раз за разом излучали тоску и странные старые воспоминания. Прошло лишь четыре года, но мне кажется, что они где-то далеко летают по воздуху, который местами заполняет пустоту в моей голове.

Но после трёх страниц, я понял, что я начинаю смотреть на них... Мои подростковые изречения нагло позаимствованы из чужих уст, из чужих фильмов, из чужих цитаток вконтакте. Вода! одна вода! Вот, тысяча... две тысячи, – беру другую тетрадь – три тысячи повторяющихся мыслей... И через каждое новое слово, я понимал всё лучше моё желание. "Она не любит меня!", "Почему она мне не отвечает?", "Что я делаю не так?", "Что б я сдох, меня ненавидят!"

Желание росло, пока, однажды, меня не выперли пинком из колледжа, в котором я учился во время письма этих записей. Тетрадь кончилась словами "тупой безвольный кусок мяса, как же я тебя ненавижу!" – буква "у" криво оттянута вверх, а "иж" размыто не то слюной, не то слезами.

Ранимый мальчик обрёл подобие одиночества, с трудом получил военный билет и попёрся работать. Его слёзы, тоска и жалобы в тетрадках с кожаными обложками постепенно стихали, пока вовсе не свелись к "я прочитал это, мне густа" или "я посмотрел это, мне не густа" или "сиводня я поел торт, он мне не густо́ – жирный".

(Отводит взгляд.)

Почему, когда человек молод, он не хочет видеть себя со стороны? Глупости и трусости, лишь тоска... все эти размышления, любовные переживания, стихи, писанные на рассвете были лишь выражением желания, сильного желания... желания приготовить одногруппницам фирменный плавленный сыр.

Сегодня распростился с "другом", бывшим для меня неким утешением в трудные минуты. Часто мы гуляли по парку и безостановочно глупо смеялись: прохожие удивлялись бездонной энергией, маленькие дети нас боялись как сумасшедших, а их мамаши косили взгляды – от них нам было ещё смешней. Не сосчитать, сколько раз мы на пустом месте улыбались, смотрели на друг друга и наблюдали, как улыбки друг друга раскрываются в истерический порыв смеха.

Мы были знакомы с колледжа... нет, мы не носили общие памперсы, наши ноги никогда не лезли в гору, друг другу мы никогда не подавали руки, точно боялись... боялись оторвать её друг другу... Упав, каждый нас поднимал свой испачканный зад самостоятельно, да... и через минуту снова глупые детские шутки и истерически смех сквозь дрожащие зубы.

Каждый раз, когда я заводил свои темы о жизни и о смерти, о себе и о людях, он либо называл меня "Ницше без усов", либо жаловался, что я говорю загадками. Тяжело ли тебе понять человека, трудящегося придумать тебе загадки существующими словами? Почему ты ненавидишь и боишься его? Ты глуп? Мне всё равно, просто угадай меня хоть раз – так я почувствую себя другом.

Завтра он уезжает в свой родной город, не угадав ни одной моей загадки, весёлый, глупый, счастливый "он". Ему незнакомо чувство грусти, жалости, человечности... глупый провинциальный парнишка умеет только смеяться.

Когда-нибудь я дорасту до него.