Буквы, точки и вопросительные знаки

Череп падает на землю. Руки дрожат. Тело застыло. Глаза выдают ужас. Вокруг ночь. Вокруг тьма. Тьма освещается светом Луны. Её ещё не откусили. Череп отвернулся от неё. Тело отвернулось от черепа. Тело убегает. Я бегу вслед. Наверху нет Луны. Чёрт его знает, кто светит мне дорогу. Оборачиваюсь: череп бежит за мной. Я всё бегу за телом. Начинается лес. Я скрываюсь от черепа за деревом. Я боюсь его настырности меня укусить. Уклонился пару раз, но череп меня укусил. Кричу и драпаю из лесу. Уже был день. Когда он наступил? Вокруг ничего. Потом, другой лес. Сзади никого – черепа нет. Лес мрачный. Смотрю на руки. Смотрю вдаль. Какие-то воины в латах бегут на меня. Один с гигантским копьём. Копьё летит прямо на меня. Кто-то меня толкает в бок. Я просыпаюсь.

Доброе утро, ночь!

(Глоток чая; ставит чашку на пыльный столик рядом с диваном.)

Так вот... Вчера, я дошёл до метро, сел на бесплатный автобус и он отвез меня в муравейник. Муравьи мужского пола шарахались не то от его размера, не то от количества еды на полках; в их глазах отчётливо было видно раздражение прохожими и удивление циферкам на стендам. Особи женского пола лишь блуждали с грустными глазами, когда смотрели на такие циферки, и, то ли их грусть, то ли важность заставляла их игнорировать дорогу и мять своими тележками мне пятки и зад... или они просто женщины... не важно!

Блуждая услышал разговор парочки о циферках на стене в холодном квартале муравейника:

– Ты видела цены в молочном? Они, что там, совсем оборзели, такие цены делать?

– Да ты чего, тебе в мясной надо! После этой олимпиады цены так и растут...

Тут я сразу подумал о нём. "Так! Без паники! Сейчас мы с ним встретимся, я увижу любимого ещё раз и без проблем возьму его к себе домой. Прямо сейчас, я пойду к нему и всё сам увижу; я не поленюсь обойти весь муравейник ради него." – страх выдавил из моих глаз слезинку, я шёпотом промолвил, точно боясь заглушить своими кричащими мыслями его крик о помощи, доносящийся издали: "Любовь моя, я иду!"

(Глаза повлажнели.)

Вот, я выбрался на главную аллею, по которой муравьи не стесняются стенать быстрым шагом, и хоть как-то слышать просьбу пройти. Сквозь рои, сквозь насекомых, кишащих, копающих, что-то рыщущих в овощном отделе среди грязной дешёвой картошки, я лечу... я лечу и слышу упрёки, ворчание и мат в мой адрес. Мне плевать! Так уж пришлось, что нужно пробираться через этих медведок, чтобы подойти ближе к нему.

Молочный отдел. Паника. Мир уходит из под ног. Нет! Держись! Мы ещё не дошли, быть может, он не ранен, быть может, он не умер! Я мечусь сломя голову, потеряв и окончательно забыв про муравьиную тележку, которую до молочного тащил перед собой, своим телом я разрежаю воздух, и было чувство, будто воздух отбирал у моих глаз слезинки и рассыпал их по скользкому белому полу. Я бежал средь желтых двузначных цифр, обратившихся в этот день в трехзначные.

(Рыдает.)

Я пришёл на место... и там... нет, я не могу... нет, просто... нет, это ужасно! За что они с ним так?! Они вырвали моё сердце, обернули его в пленку и наклеили трехзначное число! И потом ещё заставили платить за собственное сердце! Пусть я умру... умру – без сердца долго не живут –, пусть они продадут его в-жопу-пихающей-тележкой медведке, и пусть замёрзшим мышьяком станут красные мышцы моего жизненного механизма для всех трёхзначных чисел и им радующимся!

(После последних всхлипов успокаивается.)

Потом я пошёл в буфет и купил сырные шарики с луком. Дома, я выковырял из них лук и с жадностью змеи, с одержимостью голодного волка слопал их разом. Сколько нолей бы не высветились на кассе за это сырное блаженство, они никогда не закроют собой мою скорбь по 115 рублям дешёвого голландского сыра.

P.S. Мне горько, у меня кончился какава, а зарплата только завтра.

...что я люблю сырные шарики. Это всё.

(закрывает глаза, морщится и высовывает язык от отвращения)

Среди серых шумных покрытых нержавеющей сталью стен, стоит мужчина средних лет. В его руках планшет с бумагой; будто художник – только он смотрит на дорожку, и вот уже поспешно рисует что-то на бумажке черной ручкой.

Перед ним металлическая дорожка с пластиковыми корзиночками. В них скоро попадёт кислая смесь из молока и кусочков природы, быстро сгущающей его – достаточно быстро серый порошочек смешался с молоком, с чем-то, похожим на глюкозу, и подгнивающими кусочками не то фруктов, не то чего-то синтетически сшитого в лаборатории.

Из трубки в корзиночку стремительно выливается та жижа, некогда бывшая молоком, рывками продвигается к следующей дорожке, где другой механизм штампует её вместе со сладкой массой, и, так, это становится "упаковкой". После окрещения этого воплощения материи его новым именем, сидящая женщина поспешно убирает упаковки в коробочку. Через четверть часа, у неё перерыв, тогда она пойдёт в уборную, где снова будет материться на уборщика, забывшего прицепить в кабинку туалетную бумагу... или не будет даже вспоминать о том, что с ней делать. А коробочка вскоре отправится в путешествие на грузовиках, пока они не привезут картонный куб в обычный магазин, рядом с моим домом.

(вздыхает)

Чудесным образом, эта смесь, проделавшая длинный путь, частями из вымени коровы, частями из химических лабораторий, жила́ – её заставляли жить! И вот, я открываю этикетку и вижу горку воды, а глубже, смесь спряталась от меня за своими слезами. Я сливаю её, перемешиваю...

(морщит нос)

...я наклоняю упаковку с ней, и она невольно скатывается мне в рот, и...

(мурашки по коже пробежались от отвращения)

Я не люблю йогурт из магазина за углом... Он всегда прокисший! Эту ночь, я проведу не в постели...